Забудь каток и колесо, историю и шар.
Забудь наивное — когда ты верил: что-то есть.
Недоказуемое Всё, неведомым шурша,
всё тает-тает… И еда — единственная вещь.
Увы, законы (дважды два) и практика (курьёз!)
равно сомнительны. Одна метафора права,
Она с капелью ржавых крыш сольёт дождинки слёз,
к вулкану приравняет прыщ и к музыке слова.
Метафора родит лиризм, она включает свет.
И в этом свете (только в нём!) является предмет.
Всё — виртуально: водоём, премьера, Интернет...
Так называемая жизнь необъяснима. Нет.

* * *

Век — многояк: то трепет недр, то цокот монет.
То нет Материи как нет, то Времени нет.
Но он проедет перегон и ляжет в аннал.
Его не сгубит самогон-тротил-аммонал.
А сущность проистекших лет, событий мня воск,
и руша фабулы скелет, готов просечь — мозг!
Жуя, жуя за годом год — и что, что их сто! —
наврёт-наврёт бесстыжий код компьютера — что:
превышен уровень того, принижен — сего,
и где резвилось божество — гниёт вещество.
Ещё вчера зияла щель — сегодня: бугор.
И не злодействует Кощей, смещённый Ягой.
Деревенеет капитал, чтоб ткань стала — сталь.
Где голос пел и обещал — сегодня: «Отстань!»
Вот пожелтел газетный лист, не жжётся глагол,
Ваяет монументалист мемориал — в стол.
И всё напористее тьма, безжизненней свет.
Нет памяти и нет ума. И времени нет.

Я

Знай: это я!
Козьма Прутков

Я вовлечён в пространство бытиЯ.
Я жизнь прошёл от края и до краЯ.
Я переполнен собственными Я.
Я ль виноват, судьба ль моя такаЯ?..
Я погребён под грудами тряпьЯ.
Я зимы не люблю. Ах, мне бы маЯ!
Я ем еду. Мечтаю. Жду трамваЯ.
Я пиво пью заместо мумиЯ.
Я стар теперь. А в детстве, партизанЯ,
Я был фанатом Дедушки МазаЯ.
Я весь погряз в гордыне, твёрдо знаЯ:
Я был. Бываю. Есмь. Пребуду — Я!
Я понял ВСЁ — наука-то простаЯ!
Я только не уверен: я ли — Я?..

Когда-то...

Напротив памятника Пушкину
кафе-молочная. Я там
машу сосискою надкушенной —
как бы указываю ртам
режим и ритмику жевания:
альты — ням-ням, басы — хруп-хруп!..
Жуют студенточки жеманные,
куриный расчленяя труп.
Смели два марципана щёголи,
два капитана в галифе.
Клыки, кренясь, у бабки щёлкнули,
она немножко подшофе.
А за стеклом моя милиция
законно алчет шоферóв.
Шуршит бульвар тверскими листьями.
Лицо луны вздымает бровь.
В углу качнулся и уснул-таки
алкаш, как твёрдый знак загнýт.
В «России» в Малом зале мультики.
Начало через семь минут.

Свобода теперь

Брожу среди улиц. Имею свободных часа полтора.
И рад, как безумный Емеля со сказочной щукой у рта.
Завязаны тучи узлами. Термометер косит на нуль.
Свобода! Ведь это же знамя, которому я присягнул!
Что ноль! Мне сегодня и минус не сможет испортить досуг.
Вот жаль, телефоны сменились за сорокалетье — подруг.
Но я пересилю досаду и приступ тоски перебью.
Но я на бульваре присяду на редкую ныне скамью.
Всё так же, как прежде красивы фигуры отзывчивых жён...
Бутылку прохладного пива открою карманным ножом.
Опять оттеняет барокко деревьев потухшая медь.
Я тут проторчу одиноко, покамест не станет темнеть.
Вот в сумерках пара за парой взлетят, обнимаясь, в зенит.
Старушки побрякают тарой. Трамвай чем-то там прозвенит.
Потянет сырою прохладой. Бабуси посуду сдадут.
И вот — притягательно сладок домашнего дыма уют.
Пора возвращаться к покою. Метро. Телевизор. Постель.

Так вот она, значит, какою Свобода предстала теперь.

* * *

Так. XXI столетье.
А в прошлом веке (где он ныне!)
я жил, как все: ел щи на третье,
негласно вопиял в пустыне…
Дробясь в нутре зерцала мутном,
с утра бухую скалил морду.
Натужась, втискивался буквой
в ячейку тесного чайнворда.
Пока самцы шукали веру,
блудя посты, как постовые,
искал я пару, как химеру,
был погружён в стиха стихию.
Пока бананы ямба ел я
и отливал в часы отлива,
она, как ящерка, глядела
зелёным глазом похотливо.
Я выходил в инет без ника —
таким Гаруном. Аль — Рашидом —
и тусовался там безлико,
перепоясанным шахидом
спеша в толкучку масс народных,
дрожащих в трепетах лобзаний,
как исполнитель на скейтбордах,
елозил злачными задами.
Под едкий запах перегару —
в метро, в его тягучих штольнях —
как шелкопряд, искал я пару,
а получал её — как школьник.
И вечным двоечником, воя,
вкусив субботней трёпки предка,
не забывал: теперь нас двое —
я и проклятая отметка.
Хоть был я видный, вроде, парень,
внедриться мог в любую щёлку,
Но лучше бы я был непарен
и на-гора давал бы шёлку…
Я не хочу служить в балете,
мамоне, богу и отчизне!
Вернись, ХХ столетье,
и снова молодостью брызни!

Летая, ликуя, играя

Ц. это ц. — О.М.

Я кверху взлетал, я планировал вниз,
но я не участвовал в войнах.
Играл бессеребренно в бисер на бис,
как бес у небес беспокойных.
Клевал наклонений калёную суть,
ничуть не склоняя колено.
И лысого флага болтался лоскут
тоскливо — то клёво, то влево.
Болтун многоякий, глумливый глагол,
как гугол, бездонен и гулок,
на руки, на крюки и просто — на пол
не лóжил охальных охулок.
Напротив: матроны, мужья и зятья,
Светланы, Ларисы и Вали
в восторг приходили, в мосторг заходя,
и 5 мне любезно совали.
Шестой — обглодает последнюю кость,
и вот я — журнально и книжно —
цикутой цикады от(п)равлен на пост,
на мост моего модернизма.
От берега А и до берега Б
он реет — от края до края.
Я — виден. Но главное: сам по себе.
Летая. Ликуя. Играя.

Александр Иосифович Воловик
(Россия)

Родился в 1942 г., Сорочинск, Оренбургской обл. С 1944 живёт в Москве. В 1965 окончил мехмат МГУ. Стихи пишет с детства, но печататься начал лишь в 1987. Поэтические произведения публиковались в газетах «Литературная Россия», «Гуманитарный фонд», «Литературная газета», «МОЛ»; в журналах «Вопросы литературы», «Футурум Арт», «Магазин», «Огонёк», «Крокодил», «Алеф», «Крещатик» (Мюнхен), «Zlatna greda» (Novi Sad; в переводе на сербский яз.), «Фонтан» (Одесса), «Чайка» (США), «Ренессанс» (Киев), в альманахах «Поэзия», «Юрьев день» (Киев), «Предлог», «На любителя» (США), «Провинция» (Запорожье), «Каштановый дом» (Киев); в сборниках «Граждане ночи», «Время Ч: Стихи о Чечне и не только», «Облако», «Музыка стиха», «Музыка в переплёте», «Поцелуй Эрато». Автор книг стихов «Сам себе автор» (М., 1996) и «Договоримся о воздухе» (М., 2006). Член Союза литераторов РФ (1992) и Союза писателей Москвы (2001).