«Жизнь нашу создаем мы смертью других. В мертвой вещи остается бессознательная жизнь, которая, вновь попадая в желудок живых, вновь обретает жизнь чувствующую и разумную.»

15 апреля 1452 родился Леонардо да Винчи, величайший деятель, многогранный гений эпохи Возрождения, основатель Высокого Возрождения. Известен как художник, ученый, инженер, изобретатель.Сила его ума его гениальные научные предвидения, его замечательные технические изобретения, наконец, его великое реалистическое искусство — все это повергало в изумление уже людей Ренессанса, склонных воспринимать Леонардо как живое воплощение того идеала всесторонне развитой личности, о котором мечтали лучшие из мыслителей и писателей XV-XVI веков.
Пулемет, акваланг, танк, дельтаплан, автомобиль, вертолет, парашют… Если попробовать продолжить этот логический ряд, то образованный человек наверняка скажет: Леонардо да Винчи. Вряд ли в истории планеты найдется еще одна личность, которую можно охарактеризовать таким же количеством эпитетов: изобретатель, художник, анатом, музыкант, архитектор, скульптор, инженер, гений, провидец, поэт… Его изобретения опередили время на сотни лет. Его жизнь окутана тайной, а некоторые работы до сих пор вызывают удивление.

книгу Мережковского вы можете прочитать здесь

Увидела бумага, что вся она покрыта темною чертою чернил, и стала на это печаловаться; а чернила ей доказывают, что из-за слов, которые нанесены на ней, ее и сохраняют.
   «В благодарность за услуги и расположение, – говорится в духовной Леонардо да Винчи,
– завещатель дарует мессеру Франческо Мельци все и каждую из книг, которые находятся в его, завещателя, собственности, и другие принадлежности и рисунки, относящиеся к его искусству
и занятиям в качестве художника».
   Если книги Мастера – имеются в виду манускрипты, как переплетенные томами, так и в отдельных листах или тетрадях, – посетителям убежища в Клу правильно было бы сравнивать с возникшим посреди пространства морей чудесным материком, то по истечении времени издали такой материк скорее представляется сходным с платоновской Атлантидой, однажды исчезнувшей в морской пучине вместе с ее населением. Хотя здесь есть различие: Атлантида пропала внезапно и до сих пор не обнаружена заново, и, помимо нашей уверенности, нету надежных свидетельств, что она в действительности существовала. Бумаги же Леонардо постепенно рассеивались по свету и так же затем и возникали, подобно какому-нибудь атмосферическому явлению вроде собирающегося дождя, которого сила и продолжительность заранее неизвестны.
   Еще при жизни Мастера и пользуясь его указаниями и советами, Франческо Мельци выбирал из находившегося не в безупречном порядке бумажного вороха записи, относящиеся к искусству и теории живописи, с целью затем их расположить в виде трактата. Если же францисканец Лука Пачоли в сочинении о божественной пропорции, созданном значительно раньше, называет известную «Книгу о живописи» как готовую, он ошибается. Правда, в его заблуждении и невольной ошибке отчасти повинен сам Леонардо, который, держа свои намерения в голове, не сомневался, что они будут исполнены, и другой раз ссылался на параграфы несуществующих книг. Тем не менее скоро после его смерти «Книга о живописи» получила широкое хождение между читателями, о чем сообщает Бенвенуто Челлини. Что же касается того, каким образом бумаги Леонардо подверглись рассеянию, об этом есть свидетельства лиц, так или иначе причастных к их участи.
  Закончивший обучение в Пизанском университете Джанамброджо Маццента, когда возвращался в Ломбардию с целью посвятить себя юриспруденции, имел с собой груз, о котором впоследствии на склоне лет записал: «Лет пятьдесят тому назад в мои руки попали 13 книг Леонардо да Винчи – некоторые написаны в лист, другие в четвертку листа, сзади наперед по обыкновению евреев, хорошими буквами, легко читаемые с помощью зеркала. Получил я их случайно, и попали они в мои руки следующим путем. Когда я изучал юриспруденцию в Пизе, в доме Альда Мануция Младшего, большого любителя книг, останавливался его близкий родственник, Лелио Гаварди из Азолы. Будучи учителем словесности, этот Гаварди прежде находился с синьорами Мельци в Милане, на их вилле Ваприо. Там он нашел в старых сундуках множество рисунков, книг и приборов, завещанных Леонардо своему ученику Франческо Мельци. Когда этот синьор Франческо умер, он оставил столь драгоценное сокровище на вилле своим наследникам, интересы и занятия которых были совсем другие, и которые потому оставили его в совершенном небрежении и быстро распылили. Вот почему вышеуказанному Лелио Гаварди, учителю словесности в доме Мельци, легко было взять столько, сколько ему было угодно, и увезти 13 книг во Флоренцию, чтобы подарить их великому герцогу Франческо в надежде получить за них большую цену, так как князь любил подобные произведения и так как Леонардо пользовался большой славой во Флоренции, своем родном городе, где он прожил недолго и нуждался в работе. Когда Гаварди прибыл во Флоренцию, великий герцог заболел и умер. Потому Гаварди отправился в Пизу с Мануцием, где я его стыдил за нечестное приобретение; он раскаялся и просил меня, чтобы по окончании моих юридических занятий, когда я должен буду отправляться в Милан, взять на себя вручение синьорам Мельци того, что им было взято.
Я свято исполнил его поручение, передав все синьору Орацио Мельци, доктору юриспруденции и главе дома. Он удивился, что я взял на себя этот труд, и подарил мне книги, сказав, что у него
есть много других рисунков того же автора, уже много лет находящихся в небрежении на чердаках виллы Ваприо. Названные книги он вернул, следовательно, в мои руки, а затем, поскольку я принял монашество, они перешли к моим братьям. Из-за того, что мои братья слишком ими похвалялись и рассказывали видевшим их, насколько просто и легко их получить, многие стали приставать к тому же доктору Мельци и вынудили его отдать рисунки, модели, скульптуры, анатомические чертежи вместе с другими драгоценными реликвиями. Среди этих рыболовов был Помпео из Ареццо, сын кавалера Леоне, бывшего ученика Буонарроти, и приближенный короля испанского Филиппа Второго, изготовлявший бронзовые произведения для Эскориала. Помпео обещал доктору Мельци должность, звание и место в Миланском сенате, если тот, получив обратно отданные им 13 книг, передаст их ему для поднесения королю, большому любителю подобных реликвий. Взволнованный такими надеждами, Мельци помчался к моему брату и на коленях умолял его вернуть подарок. Принимая во внимание, что он был нашим коллегой, лицом, достойным сочувствия и благорасположения, семь книг были ему возвращены, а шесть остались в доме Маццента. Одна из них была подарена преславному и знаменитому синьору кардиналу Федерико Борромео и сохраняется в его Амвросианской библиотеке в красном переплете; трактует она о тенях и свете весьма философически и поучительно для художников, перспективистов и оптиков. Другую книгу я подарил Амброзио Фиджинни, благородному живописцу, каковую он оставил своему наследнику Эрколе Бьянки. По требованию герцога Карла Эммануила Савойского я добился у своего брата, чтобы он поднес Его Сиятельству третью книгу. Остальные три книги, когда мой брат умер, попали, не знаю как, в руки упомянутого Леоне, оказавшегося наиболее настойчивым и ловким. Этот Леоне из нескольких находившихся у него книг сделал одну большую книгу, которую оставил наследникам, впоследствии продавшим ее синьору Галеаццо Арконати за 300 скудо».
   В 1637 году граф Галеаццо пожертвовал эту «большую книгу», скомпонованную Помпео Леоне из других, меньших, в Амвросианскую библиотеку в Милане.
   Рассматривая манускрипт в том виде, в каком он до недавнего времени сохранялся, забавно было бы вообразить, как, желая придать своему произведению наиболее привлекательный вид и пользуясь ножницами, из листов, которых он и касаться недостоин, Помпео вырезывает что ему нравится, и наклеивает затем на другие, большие, листы по своему произволу и разумению. Когда спустя четыреста лет манускрипт передали для реставрации монахам Гроттаферрата, основанного греками древнего монастыря неподалеку от Рима, в подробностях выяснились чудовищные и варварские способы этого Помпео Леоне, как он, полагая одну сторону какого нибудь драгоценного подлинника заслуживающей большего внимания, другую сторону намазывал клеем и так наклеивал на приготовленную основу, препятствуя будущим исследователям ее изучать. Вот уж поистине односторонний и узкий подход! И еще неизвестно, кому благоприятствовала судьба – несчастному калеке, получившему из-за громадных размеров название, перекликающееся с платоновской Атлантидой – а именно «Атлантический кодекс», – или отдельным листам и переплетенным для удобства обращения рукописям, которые, хотя бродят неузнанными между старьевщиков или сохраняются в пыли и паутине на отдаленнейших полках и рука библиотекаря их не достигает, однажды могут быть обнаружены.
   В начале 1965 года два манускрипта, переданные в свое время Помпео Леоне королю Филиппу, внезапно нашлись в Национальной библиотеке в Мадриде. Четырехсотлетняя задержка объяснилась ошибкой в каталоге, где они значились под номерами Аа 19 и 20, а должно было быть Аа 119 и 120 – таковы смехотворные обстоятельства библиографического открытия века. Но, так или иначе, Атлантида постепенно высвобождается из-под толщи воды, расхищенное королями и их посланными и различными недобросовестными людьми обнаруживается, хранившееся в сундуках и косневшее без применения изучается и издается. Однако крупная кража, предпринятая как раз ученым-исследователем, случилась в Париже в тридцатые годы прошлого века, когда из манускриптов, взятых Бонапартом в Милане в числе военных трофеев, был вынут трактат о полете птиц. От грабителя похищенная им книжка с трактатом попала к графу Манцони, а позднее ее приобрел один русский.
   Происходящий из семьи известных Сабашниковых55, значивших для издательского дела в России, может быть, столько, сколько семейство Мануциев значит в Италии, Федор Сабашников осуществил на свои средства с помощью французских типографов издание хорошо комментированного и переложенного для удобного чтения текста, при том, что к каждому из трехсот нумерованных экземпляров приплетена неотличимая от подлинника копия записной книжки Мастера, содержащей знаменитый трактат. Рассматривая этот шедевр типографского искусства, можно было подумать, что, если и дальше так дело пойдет, скоро живопись благодаря репродукции утратит преимущество неповторимости, на котором Леонардо настаивал, показывая ее превосходство над скульптурою, поэзией и музыкой. Впрочем, ничего подобного не произошло, и – как в свое время во Флоренции перед помещениями Аннунциаты – продолжают выстраиваться очереди, и нужно много терпения, чтобы глянуть на какую-нибудь знаменитую вещь, привезенную на короткое время издалека или по другой причине трудно доступную широкой публике.