1. Иван Шувалов как фаворит Елизаветы Петровны 

 1.1. Тайна фаворитизма  

 Иван Иванович Шувалов родился 1 ноября 1727 года в Москве. Отец его умер, когда мальчику было 10 лет. Семья была небогата, и, как и многие дворянские «недоросли» той поры, образование Иван Иванович получил самое простое. Он неплохо знал французский и немецкий языки, имел некоторые познания в математике. В общем, ничто не предвещало ему блестящей карьеры. Все переменилось в ноябре 1741 года. Двоюродные братья Ивана Шувалова — камер-юнкеры Петр и Александр Шуваловы, жившие в Петербурге, сыграли заметную роль в дворцовом перевороте, приведшем на престол дочь Петра Великого Елизавету. И она щедро наградила их. В следующем году новая императрица несколько месяцев провела в Москве. Сопровождавшие ее Шуваловы заметили своего двоюродного брата — пятнадцатилетнего Ивана, отличавшегося не только «благонравием и прилежанием к учению», но и особой миловидностью. Так Иван Шувалов попал в Петербург, был определен пажом к царскому двору. Петр и Александр Шуваловы и в дальнейшем помогали карьере кузена. Он был произведен в камергеры и получил особое помещение во дворце.В конце 1749 г. у сорокалетней императрицы Елизаветы Петровны появился новый фаворит, Иван Иванович Шувалов, двадцати двух лет от роду. Многим казалось, что его «случай» будет недолгим и на смену ему придет новый юноша. Но придворные оракулы просчитались. С первого его дня при дворе стало ясно, что Иван Шувалов отличается от других молодых людей. Это заметила великая княгиня Екатерина Алексеевна, будущая Екатерина II.

Кинематограф стал настолько неотъемлемым элементам нашего бытия, что трудно представить себе время, когда люди жили без него. Воспроизведение изображения, наряду с воспроизведением звука, радикально изменило мир.

И произошло это во многом благодаря двум французам – братьям Огюсту и Луи Люмьерам. Братья Люмьер изобрели кинематограф и сняли первые в мире фильмы.

братья Люмьер. ЧТО ВЫ ВООБЩЕ ЗНАЕТЕ О ГЛАВНЫХ ЛЮДЯХ В ИСТОРИИ КИНО?

Алекс Г. — так называл в своих дневниках будущий монарх всея Руси свою возлюбленную. «Я мечтаю когда — нибудь жениться на Алекс Г. Я люблю ее давно, но особенно глубоко и сильно с 1889 года, когда она провела 6 недель в Петербурге. Все это время я не верил своему чувству, не верил, что моя заветная мечта может сбыться»… Эту запись Наследник Николай сделал в 1892 году, и он действительно не верил в возможность своего счастья. Родители ни под каким предлогом не разрешали ему брать в жены принцессу из столь незначительного герцогства. Император настаивал на французской принцессе (ему нужен был прочный союз с Францией!), но у Николая были свои тайные планы.

В семье Ржевских было, как в сказке: «Старший умный, средний и так и сяк, младший вовсе…». Оговоримся: Сергей Ржевский, младший из троих сыновей Семена Ржевского, был «не такой как все», пощечина общественному мнению! Старший стал дипломатом, среднему удалась военная карьера, а из младшего «вышел позорный гвардеец»!

В Венёвском уезде Тульской губернии в середине 19 века жил дворянин подпоручик Сергей Семёнович Ржевский, который «безобразничал напропалую», зачастую весьма пошло и чьи шутки часто шокировали дворянское общество. Рассказы о похождениях «венёвского безобразника» описывались в московской бульварной прессе. В армии он прослужил всего год и три месяца, после чего был выгнан со службы.

Из реальных похождений поручика Ржевского попавших в газеты:
«Однажды на маскарад Ржевский оделся печкой. В трубу просунул голову, внизу печи сделал отверстия для ног. Разделся донага и голым влез в печку, которая была картонная. Спереди был затоп, сзади отдушник. Кругом обоих закрытых пока отверстий были крупные надписи: «Не открывайте печку, в ней угар». В маскараде держали все себя очень вольно, а такая надпись поощряла всех открыть печку и в нее посмотреть. Всякий видел голые члены мужчины, спереди и сзади. Одни плевали, другие хохотали, но весь зал зашумел и стали собираться толпы. Сергей Семенович только этого и хотел. Явилась полиция, и его с триумфом вывели» и т.д.
На фото тот самый поручик Ржевский в компании...

Эти книги написаны сорок, пятьдесят, пятьдесят девять лет назад…
Все их авторы прошли войну рядовыми или офицерами на передовой и были тогда очень молодыми людьми.
Эти книги — не для детей.
Их надо читать не к юбилею, а тогда, когда человек способен и хочет стать взрослым. В предисловии к сборнику своих рассказов и повестей Виктор Астафьев сказал: «…кому же охота причинять себе боль по доброй воле?». Он имел в виду писателей-фронтовиков, которые, садясь за письменный стол, вынуждены пережить войну заново.
То же самое — пережить и преодолеть — предстоит читателю.

Балтер Б.И. До свидания, мальчики!: Повесть, рассказы, пьеса, публицистика / [Вступ. ст. Е.Сидорова; Худож. В.Левинсон]. — М.: Сов. писатель, 1991. — 365 с.: ил.

Повесть Бориса Балтера «До свидания, мальчики!» вообще не рассказывает про войну. Она рассказывает о трёх друзьях, которые живут в южном приморском городе, кончают школу, влюбляются, ссорятся и мирятся с родителями, непрерывно спорят друг с другом и, в конце концов, уезжают в Ленинград — учиться. Вот, собственно, и всё. Однако на самом деле эта небольшая книга написана как будто трижды — из разных точек времени. Поэтому читатель попадает не на плоскость печатного листа, а в огромную, жёстко замкнутую сферу, которую можно назвать только пафосным словом «судьба».
«Прямое» содержание повести Балтера — счастливая память юности. Как будто и не память даже, а просто захлёбывающийся от полноты чувств рассказ о молодой жизни, которая расцветает. У этого расцвета даже есть кульминация — любовь по имени Инка. Когда книга только появилась, взбудораженное «оттепелью» советское читающее общество никак не могло решить: имеет право такой юный юноша так любить такую юную девушку или не имеет? И только автор ни в чём не сомневался. Синее море, густо-синее, било в глаза при ярком солнце, ветер бегущего поезда рвал рубашку с плеча, а земля за дверью открытого тамбура близко, прямо под ногами, улетала куда-то вдаль…
Но с первой страницы (если точно, с двадцать четвёртой) мы читаем про это с нарастающей тревогой и ждём беды, хотя автор ничем не «интригует», намёков не делает и никакого сюжетного хода не «закручивает». Он лишь сообщает, что Володя Белов, Витька Аникин и Сашка Кригер, откликнувшись на призыв горкома комсомола, решили поступать после школы не в какие-то там институты, а в военное училище, потому что нужно возглавить и повести за собой «войска первого в мире рабоче-крестьянского государства». Тема эта потом, конечно, мелькает в тексте, но очень редко (разве что Сашкины родители бушуют). Герои повести живут своей мальчишеской жизнью, и только читателя, как подземный гул, мучают «воспоминания о будущем».
И оно наступает. Как будто мельком, между строк, не меняя ни темпа, ни голоса, Балтер вдруг вспоминает где-то в середине книги глаза немецкого ефрейтора, в которого стрелял в упор в январе 1942 года. И ещё извиняется перед Инкой, перед памятью о ней, что на войне приходилось пить не коньяк, а водку.
Этот всплеск другого времени занимает несколько строк. Буквально.
Ещё короче и уже ближе к концу повести — про друзей. «Витьку убили под Ново-Ржевом восьмого июля тысяча девятьсот сорок первого года: батальон, которым он командовал, вышел из контратаки без своего командира. А Сашку арестовали в тысяча девятьсот пятьдесят втором году. Сашка был очень хорошим врачом-хирургом. Он умер — не выдержало сердце». Больше о войне и беде ни слова. Гимн юности продолжается, будто и не прерывался. Инка идёт по дороге с кульком черешни в руках, ветер рвёт рубашку и синее море слепит глаза.
Эта книга была и всегда будет достойна внимания молодых людей, потому что в ней нет трёх ужасных вещей: страха, злобы и обиды.
Обижаться можно на соседа. С судьбой и временем у человека совсем другие отношения. Двое на одного — не очень справедливо. Но некоторым удается выстоять и даже написать книгу.

Воробьёв К.Д. Убиты под Москвой: Повести и рассказы / Вступ. ст. В.Чалмаева; Худож. А.Тамбовкин. — М.: Дет. лит., 2003. — 284 с.: ил. — (Шк. б-ка).

«Учебная рота кремлёвских курсантов шла на фронт».
Это первая строка повести Константина Воробьёва «Убиты под Москвой» и для того, чтобы представить, «о чём книга», информации уже достаточно. Но информация здесь ни при чём. Речь идёт о том, как встречаются впервые война и человек. Определяя жанр этого произведения, вместо нейтрального термина «повесть» нужно было бы написать «прививка от иллюзий».
Читатель может не рассчитывать на снисхождение. Ноябрь, холодно, над полями стоит голубовато-призрачная мгла, которая не рассеивается и пахнет дымом, потому что всюду вокруг горят «населённые пункты». И в этой мгле с людьми происходят перемены, которые невозможно было вообразить всего несколько дней назад.
Читатель увидит генерала, который выходит из окружения в солдатской шинели без знаков офицерского различия, однако, встретив своих, начинает в ту же минуту на них кричать, как и положено генералу.
Читатель услышит звук выстрела, которым покончит с собой капитан Рюмин — наставник, кумир и образец для подражания мальчишек-курсантов. Человек, умевший держать строй. Человек в фуражке, надетой с неподражаемым «рюминским» шиком. Но война любит пошутить. Когда курсанты будут нести под обстрелом тело бывшего своего командира, чтобы похоронить, защитная каска, которую ему пришлось надеть в бою, собьётся набекрень и будет сидеть совсем по-рюмински, как всегда.
И только если читатель преодолеет всё это, он узнает, что лейтенант Алексей Ястребов остался жив. Даже больше: он подбил танк. Он взорвал этот проклятый танк почти у себя над головой, скатившись в яму, которую копали не для окопа, а для могилы. Он кинул свою бутылку туда, куда надо: не «в лоб», а в то место, которое встречный солдат назвал «репицей». Он вытащил себя из-под завала земли, а потом «отрыл свою шинель и рукавом гимнастёрки старательно очистил петлицы от налипшего песка и глины. Кубари были целы». После этого, взвалив на плечи все винтовки, ещё пригодные к употреблению, лейтенант Алексей Ястребов пошёл к своим.
Ноябрь 1941-го — это совсем не май 1945-го. Но повесть Воробьёва «Убиты под Москвой» — всё равно книга о победе.

Бакланов Г.Я. Пядь земли: Роман, повести, рассказы. — М.: Сов. писатель, 1989. — 767 с.: ил.

Повесть Григория Бакланова «Пядь земли» очень похожа на дневник. Она не только написана от первого лица, но вся, от начала и до конца, существует в настоящем времени: «Я выхожу из землянки… Никольский садится рядом на землю… Странная тишина стоит на плацдарме…».
Дневники бывают разные. Одни целиком посвящены глубокопанию в себе, другие претендуют на живописание выдающихся событий и т.д. Текст Григория Бакланова — это, в сущности, хроника. Запись, иногда поминутная и посекундная, тех событий, что доступны одному человеческому взгляду. На пространстве в сто тридцать страниц умещается такое количество людей, ситуаций, поступков, неожиданностей, такой разброс настроений, эмоций, желаний, мгновенных наблюдений и умозаключений, которые может вместить в себя только самая напряжённая жизнь, жизнь на пределе, то есть — война.
Она уже перевалила за половину: действие повести развивается на берегах Днестра. Нужно написать большими буквами именно это слово — ДЕЙСТВИЕ, потому что на страницах книги Бакланова нет ни мгновения передышки. Даже когда никто не идёт в атаку, когда командир в землянке просто играет в шахматы, когда солдаты просто едят виноград, созревший в молдаванском саду, даже в эти тихие минуты поток повествования не замедляется, а только меняет оттенок.
Чёрным цветом, цветом смерти и смертельного боя окрашены в этой книге не очень многие страницы и такая «расстановка акцентов» производит особенно сильное впечатление. Нет, писатель Бакланов не позволяет себе лозунгов типа «жизнь побеждает смерть». Он вообще не склонен к лозунгам. Разве что в один из самых трагических моментов, у могилы друга, на земле, развороченной снарядами всех калибров, он вдруг замечает на одном из сохранившихся деревьев старую довоенную табличку: «Из одного дерева можно сделать миллион спичек. Одна спичка может сжечь миллион деревьев. Берегите лес от огня!».
Название «Пядь земли» звучит совершенно по-разному — до того, как прочтёшь повесть, и после того, как её прочтёшь. Перед ста тридцатью страницами это сочетание слов кажется назидательным и даже нарочитым. После — возникает странное и сильное, почти детское желание перечертить карту, потому что дорога от Москвы до Берлина должна делиться не на километры, а на пяди.

Казакевич Э.Г. Звезда: Избранное / Послесл. Б.С.Рубена. — М.: Эксмо, 2003. — 733 с. — (Красная книга рус. прозы).

Повесть Эммануила Казакевича «Звезда» появилась значительно раньше всех других здесь упомянутых. Она была написана в 1946 году. И это совершенно удивительно, потому что у книги Казакевича есть черта, очень редко встречающаяся в рассказах о войне.
Сюжет известен хотя бы потому, что совсем недавно по экранам кинотеатров и телевизоров прошёл очень молодой современный фильм, воспроизводящий события. Фильм искренний, динамичный и взволнованный: группа наших разведчиков уходит во вражеский тыл, разведчики героически погибают, едва успев передать важнейшие разведданные, а девушка-радистка Катя, влюблённая в лейтенанта Травкина, по нашу сторону фронта не спит много суток подряд и всё повторяет: «Звезда», «Звезда», «Звезда»… Я «Земля»…
Коллеги-библиотекари свидетельствуют, что спрос на книгу Казакевича после фильма заметно возрос. Очень хорошо. Теперь все, прочитавшие повесть, узнают силу, которая отличает «Звезду» и от соседей по книжной полке, и от любых экранизаций.
Дело в том, что это спокойная книга.
Именно так. В 1946 году, то есть сразу после лихорадочного напряжения всех чувств, среди множества документальных свидетельств «по горячим следам» Эммануил Казакевич сумел как бы подняться над временем и сразу встать в строй отечественной литературной классики. Или, по словам Александра Твардовского, создать «блестящий образец художественной организации материала».
Он не вспоминал, «как это было». Он понимал и рассказывал нам о самой природе происходящего, о том, как на этой войне только и могло быть. Он нашёл интонацию, которую нельзя сымитировать, её можно только выстрадать:
«…То, что на военном языке называется переходом к обороне, происходит так. Части развёртываются и пытаются с ходу прорвать фронт противника. Но люди измотаны непрерывным наступлением, артиллерии и боеприпасов мало. Попытка атаковать не имеет успеха. Пехота остаётся лежать на мокрой земле под неприятельским огнём и весенним дождём вперемешку со снегом…
Начинается сравнительно тихая жизнь, мокрая жизнь, жизнь липкая, дрянная, земляная, но всё-таки жизнь. А когда подходит ближе полевая почта и накопившиеся за месяц наступления письма целыми пачками доходят до продрогших солдатских рук — это уже почти счастливая жизнь…»
Когда писатель так просто говорит о самом сложном, ему очень хочется верить.

Богомолов В.О. Иван; Зося: Повести / Предисл. И.Дедкова; Худож. О.Верейский, А.Веркау. — М.: Дет. лит., 2001. — 191 с.: ил., 1 л. портр. — (Шк. б-ка).

Повесть Владимира Богомолова «Иван» требует к себе особого отношения в силу нескольких очень разных причин.
Эту книгу принято считать «детской», потому что главный её герой — ребёнок. Между тем, судьба и смерть малолетнего Ивана Бондарева — одна из самых страшных историй о войне. 100 (сто) марок, выданных полицаю Титкову за поимку неизвестного, которого якобы зовут «Иван», — не просто конец повествования. Это один из самых безжалостных и пронзительных финалов в литературе минувшего века. Нельзя «назначить» возраст читателя, готового к такому чтению, и вставить написанную слезами повесть Богомолова в «список книг о войне». Эту книгу можно только передать из рук в руки и только тогда, когда старший готов отвечать за младшего.
У этой книги редкая судьба. В свой срок и час «Иван» Владимира Богомолова превратился в «Иваново детство» Андрея Тарковского. Это превращение невозможно назвать привычным словом «экранизация», хотя сюжетная канва воспроизведена до мельчайших деталей. С тех пор существуют книга и кино — два самостоятельных явления искусства. Но это не альтернатива. Когда отец и мать рассказывают о прожитой жизни, нужно выслушать и того и другого.
Все, кто пытался честно рассказать о войне, достойны глубокой благодарности. Но очень может быть, что маленькая повесть «Иван» — это и есть прямой и безоговорочный ответ на вопрос, почему Россия победила.

Носов Е.И. Красное вино победы: Рассказы / Предисл. В.Астафьева. — М.: Рус. кн., 1992. — 288 с.: портр.

Главного героя в рассказе Евгения Носова «Красное вино победы» тоже зовут Иван. Но автор произносит это имя только на самой последней странице, и звучит оно — как символ. А весь рассказ — как притча, где каждый образ, каждый эпизод, чуть ли не каждое слово несёт на себе непомерный груз.
Весна 1945 года. Госпиталь. Палата для тяжёлых. И когда наступает май, когда наступает девятое мая, начальник госпиталя строгий полковник Туранцев по прозвищу Дед приказывает начхозу не только застелить всем свежее бельё (хотя ведь только что меняли!), не только заколоть к обеду кабана, но и достать где угодно вина. Не водки, а настоящего вина. И начхоз выполняет приказание. На вытянутых руках, ударом сапога распахнув дверь в палату, он вносит на медном самоварном подносе несколько тёмно-красных стаканов.
Самый тяжёлый раненый Копёшкин, которого, кажется, зовут Иван (никто толком не знает), не успевает выпить вина, потому что умирает. Уходит совсем тихо, даже не слышно, в какую минуту. И тогда «ходячий» Саенко берёт стакан, оставшийся на тумбочке Копёшкина, выплёскивает несколько красных капель прямо на белую подушку, на опустевшее изголовье, а потом разносит стакан по кругу, и каждый в палате выпивает по глотку. За окном палаты тем, кто лежит на койках неподвижно, видны только верхушки тополей с первыми зелёными намёками на листья, зато очень хорошо слышно. За окном сразу всё: частушки, какая-то женщина причитает в голос, ребёнок её уговаривает, а оркестр, неизвестно откуда взявшийся, играет во всю мощь «Вставай, страна огромная…»
Отнюдь не каждая книга про войну — это книга про народ. Но Евгений Носов написал именно такой рассказ.

Астафьев В.П. Где-то гремит война: Рассказ / Худож. М.Петров. — М.: Современник, 1987. — 61 с.: ил. — (Отрочество: Серия книг для подростков).

В рассказе Виктора Астафьева «Где-то гремит война» войны опять нет. Она далеко. Есть зима и Сибирь. Мальчишке из школы фэзэо (фабрично-заводского обучения) нужно пройти десятка два километров от железнодорожной станции Енисей до деревни, до тётки Августы, которая прислала слёзное письмо с просьбой её навестить. Парень идёт, едва не погибает в дороге, замерзая, доходит, узнаёт, что Августе пришла похоронка на мужа, помогает, как может, по хозяйству и, пробыв несколько дней, собирается в обратный путь.
Все хорошие книги пересказывать стыдно, потому что это насилие над живым организмом. Но дотрагиваться до строчек Астафьева вообще нельзя, потому что руки жжёт, как раскалённым или до конца промёрзшим железом. Даже среди других очень знаменитых и уже классических произведений писателя эта совсем короткая повесть, написанная через двадцать лет после войны, стоит отдельно — очень высоко.
Можно даже понять — почему.
Потому что Виктор Астафьев знает ответ на вопрос: как человеку спастись.
Ведь в этой книжке происходит нечто совершенно несусветное, нечеловеческое: мы узнаём в конце, что похоронка — фальшивая. Не по ошибке, а потому что муж и отец двоих детей попросту её подделал. Чтобы как ни в чём не бывало пригреться в тёплом месте. В момент повествования тётка Августа об этом ещё не знает, а читатель — знает.
Можно ли после этого хоть что-то сказать?
Писатель Астафьев ничего не говорит «после этого» и ничего «специально» не говорит во всей своей книге — от начала и до конца. Но от начала и до конца под бременем невыносимых жизненных обстоятельств протянута нить, которая не рвётся ни разу:
…мастер из фэзэо дал парню с собой пайку хлеба, хотя не должен был ничего давать;
…шёл мальчишка по сибирским сугробам в огромном городском пальто с каракулевым воротником, которое в фэзэошной группе было одно на всех;
…спасся в дороге только потому, что набрёл на избу шорника, который потом всю ночь не спал, оттирая мальчишку чем придётся;
…увидев тётку Августу, едва живую от горя, готовую и детей бросить другим, а самой — в петлю, парень остался рядом, рискуя получить от начальства суровую кару, остался, пока у женщины не открылись глаза…
Можно сколько угодно изощряться в умозрительных построениях и эмоциональных изысках. Менять время. Менять взгляды. Но пока человек не превратился во что-то иное, выход у него один:
«…Сон мне снился всё время один и тот же: я летел и летел куда-то в тёмную, бесконечную пропасть. И сердце устало, и весь я устал, и готов был хряснуться обо что-нибудь твёрдое, разбиться в прах, лишь бы только не болтаться в пустой темноте.
Измученный, задохнувшийся, я услышал детский плач, полетел на него и проснулся…»
Это маленькая девочка Капа, которая ещё не умела как следует говорить, пыталась объяснить дяде, что он «мычал, дёргался и махал руками».
Здесь Виктор Астафьев заканчивает свой рассказ. Он пишет:
«Тяжело мне, видно, одному было, и я кричал во сне, звал людей на помощь».

«Утро в окопе „
Когда по окопам прошла перекличка,
Когда мы за чаем беседу вели,
Порхнула хохлатая серая птичка
Над кромкой ничьей, одичалой земли.

На ближней раките листву колыхнула,
И отзвуком прежних, спокойных времен
Над полем, оглохшим от грома и гула,
Рассыпался тихий, серебряный звон.

Просторно вдохнули солдатские груди
Весеннего воздуха влажную прель.
Сердцами и слухом окопные люди
Ловили нежданную, чистую трель.

И самый старейший из нашего круга
Сказал, завивая махорочный дым:
— Вот тоже, не бог весть какая пичуга,
А как заливается! Рада своим.

Алексей Сурков
1943 г., Москва

«…Свершилось! Во всем блеске своих лучей, во всем великолепии поднялось над нами сияющее солнце Победы. Оно озарило день, наступления которого страстно ожидали миллионы людей на обоих полушариях этой планеты Из глубины открытых друг другу сердец обмениваемся мы сегодня словами привета и поздравления. С Победой, товарищи!» //Ленинградская правда

«….Нет, такого еще не бывало. В хрупкой тишине ночи  зазвучала знакомая мелодия — и вот уже нет ни ночи, ни тишины, и тесно сердцу, и одно коротенькое слово обжигает сознание. Победа! В сталелитейном цехе завода им.Ленина в этот час происходило то же, что и всюду. Сталевары и завальщики, шихтовщики и печники, мастера и монтеры — все пришли на завод после долгих часов волнения и ожидания Кто-то ударил в колокол. Кто-то крикнул. Женщина выбежала во двор и, ни кому не обращаясь, повторяла одно  тоже: «Товарищи! Товарищи! это — Победа!» //Ленинградская правда

«…Радио Москвы оповестило страну о великой победе. И точно яркие зарницы заблестели в предрассветном небе Ленинграда, словно светлее стало наступавшее утро великого дня. Ленинград — красавец и богатырь на царственной Неве, снискавший всесветную любовь и восхищение как бы обращался к своим жителям: «Поверженный противник сложил оружие. Торжествует ваша легендарная стойкость и  благородный дух, с которым вы сражались и побеждали. Выходите на праздник» Многое повидал наш великий город. Но никогда он не был таким красивым, как в этот день — день Победы. Никогда его величественный облик не говорил нашему сердцу так много и с такой силой. Навсегда сохраним мы облик Ленинграда в этот великий день.» //Смена

«….Город ждал этой вести… В 2 часа 10 мин. 9 мая радио разбудило ленинградцев, как разбудило оно всю нашу страну, весь мир. С улицы было видно, как в домах одни за другими зажигались огни,  слышен был шум  распахиваемых окон, радостные крики «Ура!» неслись с каждого этажа. Люди не в силах были оставаться в одиночестве в эти минуты. Они стучались к соседям, спускались вниз, выходили на улицу.» //Ленинградская правда

«….В это майское утро Ленинград бурлил триумфом Победы, какой еще не знала история. Радость светилась в глазах каждого, радость была в сердцах. Люди поздравляли друг друга, смеялись, пели. Незабываемые митинги в ночных сменах заводов и фабрик были лишь вступлением к тому всенародному торжеству, которое началось с наступлением утра. В полдень над праздничными улицами появились  самолеты. Они сбросили тысячи листовок с текстом обращения горкома ВКП(б) и Исполкома Областного и городского советов, поздравляющих ленинградцев с праздником Победы.» //На страже Родины

«….Утро 9 мая. Утро Дня Победы. Оно началось необычайно рано… В часы, которые обычно бывают самыми тихими, когда еще не  появились первые трамваи, улицы оживились, стали людными. Незнакомые улыбками приветствовали друг друга, обнимались, встречая друзей. Выходной день, но разве усидишь дома!  Движимые общим побуждением,  все спешили к себе на завод, на фабрику, в родной коллектив, чтобы с товарищами разделить долгожданную радость. В 7 вечера на площадях, в садах и парках начались народные гулянья. Гремели оркестры. Выступали артисты. Кружилась в танцах молодежь.» //Ленинградская правда

«….Итак, страшная война кончилась! В первый раз за четыре года мы можем вздохнуть полной грудью без тяжелых мыслей о том, что там в жестоком бою с сумасшедшими бандитами гибнут наши люди. Фашистская машина наконец остановлена. Наша победа не тоько военная, но и моральная. Ничто в истории не может сравниться в этом смысле с нашим торжеством. И ничто не может сравняться с тем страшным позором, которым покрыла себя Германия.  Страна Гете, Шиллера и Канта пала до уровня низкопробного авантюрного романа.» //Смена

«…В семь часов вечера после войны с улицы Халтурина, с набережной мимо здания Адмиралтейства, с  Невского из-под арки Главного штаба стекаются на Дворцовую площадь ликующие ленинградцы. Они радуются от души, поют, танцуют. Юноши и девушки, красноармейцы и моряки, пожилые женщины и мужчины — все веселятся с молодым задором. Близ центральной трибуны возникает митинг. У воспетой Пушкином Александрийской колонны на высоких белых подмостках выступают артисты эстрады. Вскоре вспыхивают разноцветные огни фейерверков.» //Ленинградская правда

«О, великий праздник, полный света,
Долгожданный ясный день побед.
Здравствуй!  Узнаю твои приметы,
Твой весенний, твой могучий свет».

Питерское творческое объединение «Красный матрос» завершает работу над художественно-документальным альбомом «Давай закурим!». Проект представляет собой попытку предельно аутентичной подачи архетипов (рукотворных портсигаров, кисетов и других связанных с курением предметов солдатского обихода) в обрамлении фотографий и текстов военной поры. Цель проекта предельно проста: не дать кануть в Лету и небытие данному, как бытовому, так и сугубо человеческому, аспекту жизни русского-советского воина-победителя.

«Табак и война». На первый взгляд  между этими словами нет даже подобия тождественности. Хотя… Оно ведь можно по-всякому повернуть.

репортаж

Блокада Ленинграда началась уже через два с половиной месяца после начала войны. Меньше чем через две недели наши войска попытались прорвать кольцо. Десант высадился на левом берегу Невы и закрепился на клочке в два километра. 400 дней солдаты удерживали эти метры. Место назвали  Невским пятачком. Это рядом с Невской Дубровкой.

В преддверии Дня Победы российские поисковики вернули имена 54 подводников, погибших осенью 1941 года. До этого экипаж подводной лодки «Правда» числился пропавшим без вести. В Финском заливе на месте гибели субмарины появился воинский мемориал.репортаж