Среди рассеянной Москвы,
При толках виста и бостона,
При бальном лепете молвы
Ты любишь игры Аполлона.
Царица муз и красоты,
Рукою нежной держишь ты
Волшебный скипетр вдохновений,
И под задумчивым челом,
Двойным увенчанным венком,
И вьется и пылает гений.
Певца, плененного тобой,
Не отвергай смиренной дани,
Внемли с улыбкой голос мой,
Как мимоездом Каталани
Цыганке внемлет кочевой.

Так писал Александр Сергеевич Пушкин княгине З. А. Волконской, посылая ей вместе с этим стихотворением свою новую поэму «Цыганы». Каталани, которую он здесь упоминает, — это прославленная в ту пору итальянская певица: гастролируя в Москве, она с восторгом слушала пение цыган и подарила цыганке Стеше, любимице Пушкина, Вяземского, Языкова, шаль со своих плеч.

Пушкин познакомился с княгиней Волконской в сентябре 1826 года, когда фельдъегерь привез его из ссылки, из села Михайловского, в Москву. Ввел Пушкина в дом Волконской его приятель С. Соболевский. Визит был нанесен днем, а вечером поэт оказался вновь у Волконской: хозяйка хотела его видеть среди гостей своего салона — одного из самых блестящих литературно-музыкальных салонов Москвы двадцатых годов прошлого столетия. В тот вечер, по воспоминаниям Вяземского, она спела для Пушкина его элегию «Погасло дневное светило», положенную на музыку композитором Геништою.

«Пушкин был живо тронут этим обольщением тонкого и художественного кокетства, — писал впоследствии Вяземский. — По обыкновению краска вспыхивала на лице его. В нем этот признак сильной впечатлительности был несомненное выражение всякого потрясающего ощущения».

В огромном доме Волконской, на правой стороне улицы Тверской, у Козицкого переулка, где потом при перестройке встал магазин Елисеева, в ту пору собирался литературно-артистический цвет Москвы. В украшенных картинами и изваяниями валах звучала музыка, здесь бывали вельможи, ученые, художники, здесь читали свои произведения выдающиеся русские поэты и писатели — Жуковский, Баратынский, Дельвиг, Вяземский, Козлов, братья Киреевские.

Почти все они посвятили хозяйке салона признательные и восторженные стихи. В Волконскую был безнадежно и страстно влюблен юный поэт Веневитинов, которому перед отъездом его в Петербург, где он вскоре скончался, княгиня подарила перстень, найденный при раскопках Геркуланума, — с ним поэт по его желанию, выраженному в стихах, и был похоронен. В салоне Волконской встретил теплый прием и поддержку русских друзей великий польский поэт Адам Мицкевич, высланный с родины)

Душой всех блестящих собраний и бесед в салоне была сама княгиня Волконская — писательница, певица, композитор. Впечатлительная и увлекающаяся, с голубыми глазами и золотистыми волосами, она была на этих вечерах всегда приветливой, ровной, участливой к чужому горю. Поклонники называли ее Северной Коринной.

Она родилась в Италии, в Турине. Отец ее, князь Белосельский-Белозерский, обер-шенк двора, почти всю жизнь провел за границей, служа русским посланником то в германских, то в итальянских землях. Он был богат и образован, переписывался с видными французскими литераторами, пробовал сочинять и на французском и на русском языках, немного печатался. Коллекция приобретенных им полотен и статуй, в подлинниках и копиях, впоследствии заполнила весь дворец на Тверской. Мать Зинаиды Александровны, урожденная Татищева, умерла при родах дочери: девочку воспитывал отец.

Кипренский О.А. — Волконская

Воспитание было в традициях высшего общества XVIII века. Отец и дочь вместе декламировали Расина, Вольтера, итальянских поэтов. Овладев многими языками, в том числе латинским и древнегреческим, Зинаида Александровна осталась без хорошего знания русского. Она всегда свободней и лучше писала по-французски, чем по-русски, и это отрицательно сказывалось на ее литературной деятельности.

В 1809 году, уже находясь в Петербурге, отец умер. Через год семнадцатилетняя Зинаида Александровна вышла замуж за князя Никиту Григорьевича Волконского, егермейстера двора, боевого офицера, и попала в придворную среду. Ее красота, образованность, талант певицы (контральто), сан и богатство мужа привлекали к ней всеобщее внимание. С большим дружеским расположением относился к ней и Александр I, о чем свидетельствуют его письма к Волконской.

Военную антинаполеоновскую кампанию 1813-1815 годов и два последующих года она провела за границей, с царским двором, участвовала в пышных празднествах Венского конгресса, ездила в свите царя в Лондон. В Париже в придворных спектаклях выступала на сцене. Знакомила парижан с музыкой еще неизвестного во Франции Россини. Ее сценические дарования восхищали выдающуюся французскую актрису Марс, которой княгиня посвятила стихотворение, написанное по-французски.

Высший свет тогдашней русской столицы реагировал на артистические и литературные занятия Волконской недоброжелательно. В конце 1824 года Волконская, покинув Петербург, переехала в Москву, в дом своей мачехи
(урожденной Козицкой), где и возник ее знаменитый салон. Еще в Петербурге она начала изучать скандинавскую и русскую историю и словесность. Ее интересовали народные песни, обычаи, легенды. В Москве она пыталась даже хлопотать об основании русского общества для устройства национального музея и публикации памятников старины. В 1819 году появилась ее книга «Четыре повести», написанная по-французски. В ней были преломлены идеи Руссо и Шатобриана, выражено модное в тогдашней европейской литературе сочувствие к первобытной жизни дикарей экзотических стран.

Бруни Ф.А.
Портрет княгини З.А. Волконской в костюме Танкреда

Затем Волконская пишет (тоже по-французски) и издает в Париже повесть из жизни поднепровских славян пятого века — «Славянская картина», где в романтическом духе рассказывалось о некоем юноше Ладовиде, похитившем невесту из дикого лесного племени: эта девушка якобы стала впоследствии матерью легендарного Кия. По-русски и одновременно по-французски писала Волконская поэму в прозе «Сказание об
Ольге» — знаменитой древнерусской княгине. В альманахе «Северные цветы на
1825 год», изданном Дельвигом, был напечатан перевод «Писем из Италии»,
написанных Волконской по-французски, потом в различных журналах публиковалось и несколько русских ее стихотворений.

После разгрома восстания декабристов в 1825 году положение Волконской весьма осложнилось. Многие ее близкие знакомые и посетители салона — в том числе В. Кюхельбекер, а также родной брат ее мужа Сергей Волконский — были осуждены и сосланы в Сибирь. Над Волконской был установлен тайный надзор полиции. В недрах Третьего отделения копились бумаги, в которых доносчики и жандармы, проявляя непомерное усердие, называли салон княгини якобинским, В августе 1826 года директор канцелярии фон Фок докладывал шефу жандармов: «Между дамами две самые непримиримые и всегда готовые разорвать на части правительство — княгиня Волконская и генеральша Коновницына. Их частные кружки служат средоточием всех недовольных; и нет брани злее той, которую они извергают на правительство и его слуг».

27 декабря 1826 года Волконская с горячим участием открыто приняла у себя добровольно ехавшую в Сибирь к мужу Сергею Волконскому Марию Николаевну Волконскую (Раевскую). Это был почти вызов царю Николаю. А за два месяца до приема Марии Николаевны, намекая на атмосферу сыска и всеобщей подавленности, Волконская писала уехавшему из Москвы в Петербург Пушкину:

«Возвращайтесь! Московский воздух как будто полегче. Великому русскому поэту
подобает писать или среди раздолья степей, или под сенью Кремля».

Однако с течением времени Волконская постепенно подчиняется религиозно-мистическим настроениям. Еще до отъезда из России (и вероятно, не без влияния тайно действовавших в России иезуитов) она переходит в католичество. В феврале 1829 года она расстается с Москвой, направляясь в Италию, в Рим. Стихи Баратынского, в которых русская поэзия благодарно прощалась с Северной Коринной, сопровождали ее в дальний путь. Вместе с Волконской уезжал и ее семнадцатилетний сын, а с ним поэт и филолог С. П. Шевырев, готовивший юношу к поступлению в университет.


По дороге в Италию путники специально заехали в Веймар, чтобы посетить Гете. В Риме на вилле Волконской постоянно находили себе приют многие русские люди — Н. В. Гоголь,
художники Александр Иванов, Карл Брюллов. В саду при вилле были поставлены
памятники, посвященные умершим русским друзьям-поэтам. Дважды — в тридцатых
и сороковых годах — на краткий срок Волконская приезжала в Россию, но русские связи ее все же глохли. С годами она все больше погружалась в мистику, доходя до крайнего религиозного фанатизма. Долгая старость ее, в особенности после кончины мужа — он умер в Риме в 1844 году, — была печальна. Один свидетель, посетивший Волконскую в Риме незадолго до ее смерти, писал: «Прелаты и монахи окончательно разорили ее… Ее дом, все ее имущество, даже склеп, где лежало тело ее мужа, проданы за долги».

Имя З. А. Волконской, как ни скромен ее вклад в русскую поэзию, светлой легендой вошло в нашу историю. Оно неотделимо от жизненной судьбы Пушкина, от судьбы Баратынского, Веневитинова и других замечательных русских поэтов начала XIX столетия.

•  
  
  
  МОЕЙ ЗВЕЗДЕ
  
  Звезда моя! свет предреченных дней,
  Твой путь и мой судьба сочетавает.
  Твой луч светя звучит в душе моей;
  В тебе она заветное читает.
  И жар ее, твой отблеск верный здесь,
  Гори! гори! не выгорит он весь!
  
  И молнии и тучи невредимо
  Текут, скользят по свету твоему;
  А ты все та ж… чиста, неугасима,
  Сочувствуешь ты сердцу моему!
  Так в брачный день встречаются два взора,
  Так в пении ответствуют два хора.
  
  Звезда души без суетных наград
  Пред_а_нности, участий сердобольных,
  Волнений, слез, младенческих отрад,
  Звезда надежд, звезда порывов вольных,
  Забот души, сроднившихся со мной,
  Звезда моей мелодии живой!
  
  Звезда моя! молю мольбой завета!
  Когда в очах померкнувших любя,
  Зовущий луч уж не найдет ответа,
  Молю, чтоб ты, прияв мой жар в себя,
  Светя на тех, кого я здесь любила,
  Хранящий взор собою заменила!
  
  1831 Рим
  
  
  ДРУГУ-СТРАДАЛЬЦУ
  
  Ты арфа страданья,
  Ты арфа терпенья,
  Ты арфа с душой!
  
  Твой дух, твои струны
  Поют хор мученья.
  Напев их: аминь!
  
  Терпи, моя арфа!
  Звучишь ты надеждой,
  Пророчишь ты рай!
  
  И Ангел скорбящих
  Твой голос узнает
  И встретит тебя...
  
  
  КНЯЗЮ П. А. ВЯЗЕМСКОМУ
  НА СМЕРТЬ ЕГО ДОЧЕРИ
  
  В стенах святых она страдала,
  Как мученица древних лет;
  Страдать и жить она устала;
  Уж все утихло… девы нет!
  
  И Кипарис непеременной
  Стоит над девственной главой,
  Свидетель тайны подземельной,
  И образ горести родной!
  
  Ты едешь… но ее могилу
  Оставишь мне не сиротой:
  Так солнца заменяет силу
  Луч месяца в ночи святой!
  
  1835 Рим
  
  
  НАДГРОБНАЯ ПЕСНЬ
  СЛАВЯНСКОГО ГУСЛЯРА
  
  Уж как пал снежок со темных небес,
  А с густых ресниц слеза канула:
  Не взойти снежку опять на небо,
  Не взойти слезе на ресницу ту.
  У Днепра над горой, высокой, крутой,
  Уж как терем стал новорубленый:
  Ни дверей в терему, ни окна светла,
  А уж терем крыт острой кровлею.
  Кровля тяжкая на стенах лежит,
  А хозяин там крепким сном заснул,
  Как проснется он, — то куда пойдет?
  Как захочет он на бел свет взглянуть,
  Пожелает он гулять по граду, -
  Ан в глазах земля и в очах земля!
  Как прозябнет он, — где согреется?
  Сыро в тереме, — а ни печи нет,
  И не высохнут стены хладные.
  Ах, вы хладные, стены тесные!
  Для чего вы тут, для чего у нас?
  Зима бабушка! ах, закрой ты их
  Своей рухлою, белой шубою!
  Ты, млада весна, зеленой фатой!